Телефон зазвонил, пополз по прикроватной тумбочке и притерся к стакану с водой, дополнив ритмичными позвякиваниями мелодию звонка. Я уже минут двадцать лежал в постели с томиком Мураками. «Мужчины без женщин». Самое то при моих обстоятельствах. Еще десять – пятнадцать минут, и телефон подвергся бы беззвучному режиму.

В юности ночной звонок обещает приключения, волшебные встречи и неожиданные знакомства, в зрелости, напротив, неприятности, муторные проблемы и неотложные обязательства. Вовсе не реагировать невозможно: работа, старенькие родители, дети. Сгущались самые неприятные предчувствия: приступ у мамы, рейд миграционной службы на площадке в Девяткино, очередная подростковая придурь дочери. Я неохотно перевернул аппарат, чтобы посмотреть на экран.

Маша Коробейникова. Странно. Даже удивительно. Замужние матери двоих детей редко звонят по будням за пятнадцать минут до полуночи. Да и не по будням. Происходило нечто очевидно чрезвычайное, Маша даже не предупредила неурочный звонок сообщением: «Не спишь?», «Набери меня, пожалуйста» – чем-нибудь в этом роде. У меня не получалось вообразить Машину неотложную потребность и мою возможность, требующую подобной срочности. Вдобавок звонил не Миша, ее муж, с ним мы дружим, пусть не так тесно, как в юности, но все же куда более подходяще для полуночных звонков.

Набирала Маша; значит, не вместе (севший телефон?). Предположим, Миша нырнул в приключение, воспользовавшись мной как защитой и предлогом. Мной? Маловероятно. Не предупредив? Невозможная беспечность для опытного мужа неглупой женщины.

«Села на мобильник», – решил я. Версия не из блестящих: не так уж часто мы общаемся, чтобы держать мой номер на почетной полочке; лучше, однако, ничего не придумывалось.

Телефон продолжал звонить, и я дернул в сторону зеленую трубку. Против ожиданий вместо шорохов и далеких звуков телевизора раздался хрипловатый Машин голос:

– Спишь?

Никаких тебе «здравствуй» и «извини».

– Нет.

– Дома?

– Да.

– Жди. Буду через десять минут.

Маше с юности была присуща легкая бесцеремонность эффектной женщины, но происходящее далеко выходило за любые рамки. Я неохотно оделся, заварил чай, нарезал лимон. Идей не было. Бред какой-то. Набрал Мишу, но он был вне зоны. Все-таки вместе и севшая батарейка? Отчего же тогда «буду», а не «будем»?

Маша вошла в квартиру с демонстративной решительностью боксера-профессионала, впрыгивающего на ринг. Я выглянул на лестницу.

– Закрывай. Одна. – Желтая курточка энергично отброшена на диванчик в прихожей, слетели туфельки, дважды щелкнув по полу невысокими каблучками.

– Погоди, сейчас тапочки…

Маша махнула рукой и прошла на кухню босиком. Плюхнула сумочку на столешницу, порылась.

– У тебя где курят?

Я хотел ответить, что нигде, но почему-то вместо этого спросил:

– Закурила?

– Угу. – Маша пошарила по сторонам глазами. – Я у вытяжки пристроюсь.

Она подтащила от барной стойки тяжелый высокий стул, с отвратительным звуком проскрежетавший по плитке, забралась и с наслаждением закурила длинную тонкую сигарету. Я включил вытяжку на максимальную мощность, отыскал в дальнем углу кухонного шкафчика пепельницу, давно болтавшуюся без дела.

– Чаю хочешь?

– Угу.

Маша молча размешивала сахар. Наконец прервала паузу:

– Как Ирка? Общаетесь?

– Так. Думаю, ты чаще.

– Угу, наверное. С детьми видишься?

– Вижусь. Твои где?

– На даче, у бабушки.

– Мишка?

– Понятия не имею!

Маша снова молчала и, опустив глаза, кружила ложечкой в чашке.

Созрела возможность проявить законное раздражение.

– Маш, ты о детях зашла поболтать?

Она перестала наконец размешивать давно растворившийся сахар, облизала ложечку и аккуратно уложила на блюдце.

– У тебя выпить найдется?

– Красное? Белое? Покрепче? Просекку могу открыть.

– Праздновать вроде нечего. Давай красное.

В звенящей тишине, нарушаемой только гудением вытяжки, я открыл бутылку и разлил по бокалам «Риоху».

– Короче. – Маша опять закурила. – Я давно подозревала, что у него кто-то есть. Кризис среднего возраста, седина в бороду, все такое. Кому-кому, тебе объяснять не надо. Ну, я… – Маша запнулась. – Сейчас через айфон можно отслеживать, где человек находится. Там надо…

– Можешь не объяснять. Чего узнала?

– Он постоянно бывает на углу Марата и Кузнечного. Заезжает на полтора – два часа где-то раз в неделю-две. Думаю, ладно, по крайней мере, я теперь знаю, где она живет, осталось узнать, кто она. Но это только начало. Дальше пошла совсем жесть.

Я хорошо знал, что именно выяснила Маша, но просить опустить разъяснения было абсолютно неуместно. Пришлось заинтересованно слушать, стараясь не зевнуть. Спать хотелось отчаянно.

– Короче, это просто бордель! Бор-дель! Можешь себе представить?! Как в говно окунулась!

– Прекрати. Ересь какая-то, на Мишку совершенно не похоже.

– Я тебе говорю. Совпадают звонки и визиты. Я даже девку вычислила, к которой он ходит. У них там расписание на сайте. Полный сервис. Говоря их же словами: Снежана, юная пылкая красотка с пышными формами. Тьфу, мерзость.

Относительно Снежаны Маша заблуждалась. Ее муж хранил верность заведению в целом, но не конкретной сотруднице. Ему подходили и ценовая политика, и качество услуг, и транспортная доступность: через Марата пролегал его обычный маршрут домой, а главное, комфортная парковка. Его друг, шапочно знакомый и мне, выделил брелок от ворот двора своего офиса, располагавшегося в соседнем доме. К обыкновенному времени Мишиных визитов сотрудники уже разъезжались по домам, оставляя свободные места.

– Я была готова. Представляла себе хищную малолетку с длинными ногами и стоящими сиськами. Понятно. Я уже не девочка, двоих детей родила и выкормила. Ясно. Мужчины. Но о такой гадости даже подумать не могла! – Маша кривилась от отвращения и, обхватив себя руками, воткнула зачем-то алые ногти в плечи. – Он же потом домой приходил, детей целовал, лез в постель не подмытый! Грязь!

Беседа требовала неотложных мер по выходу из гигиенического штопора. Ситуация получилась трафаретная, конвейерного почти производства. Телефон-предатель, досконально сведущий в опасных секретах. Женщина, задающая вопросы, ответы на которые не готова услышать. Обида и унижение.

Досадно, что мне придется во всем этом участвовать, могла бы обойтись подружкой, хотя у Маши тут понятный резон. Придется исполнять долг, помогать побыстрее выползти, дуть на обожженную гордость, латать оскорбленное самоуважение. Финал очевиден и неизбежен. Крепкий брак, заботливый муж и любящий отец, двое прекрасных детей, недостаток средств на решительные глупости. Визиту к проститутке такого не перевесить. Неизвестно только, сколько именно крови она испортит ему и себе прежде примирения да в глубине оставленного шрама. Маша гордая, категоричная, наивная, значит, крови испортит много, а шрам выйдет уродливый и навсегда.

– Я не верю. Не похоже на Мишку. Сам-то что говорит?

– Мычит.

– То есть слова ты ему не давала? Разумно.

– Нафига?! И так все понятно.

– Не скажи. Уверен, есть простое объяснение.

– Угу, – саркастически хмыкнула Маша и отвернулась.

– Давай не будем этого обсуждать.

– А давай, – легко согласилась она и протянула пустой бокал.

– Потому что, если я прав, тут нечего обсуждать. – Я налил вина. – Ты получаешься ревнивой и мнительной…

– Дурой.

– Грубо, но справедливо. Тогда нужно просто извиниться и…

– Угу, обязательно, – язвительно согласилась Маша.

– Давай о другом. Ты вообще понимаешь, зачем мужчины ходят в такие места?

– Теперь не знаю… я всегда считала, что туда такие… – Маша брезгливо сморщилась, – ну, никому не нужные, противные какие-то, кому на халяву никто не дает. Или с такими прибабахами по этой части, – Маша широко распахнула глаза и обхватила руками воздух вокруг своей головы, словно та была двойных габаритов, – на которые без бабок никто не подпишется.

– Не-а. То есть не без того, но это малая часть. Понимаешь, мужчинам нужна новизна и победы.

– Победы? Даже такие?

– Даже такие. Тут, конечно, суррогат, но и суррогат лучше, чем ничего. А роман, настоящий роман, штука рисковая. Молодая девка с длинными сиськами… Ты как-то так описывала? Когда юная красотка шепчет тебе слова, легко поддаться и наделать глупостей.

Я сознательно приукрашивал востребованность нашего запущенного донжуана, прямо скажем довольно сомнительную, беря во внимание залысины, брюшко, потенциальные алименты и хроническую ипотеку.

Маша резко поднялась и подошла к окну, в одной руке бокал, в другой незажженная сигарета. Она неторопливо устроилась на широком подоконнике.

– С проститутками гарантированно невозможна привязанность, – продолжал я. – Бордель, по сути, предохранительный клапан, позволяющий мужчине выплеснуть дрянь из башки, не ставя под угрозу семью.

– Иными словами, я должна поблагодарить моего козла-мужа, потаскушку Снежану и в особенности малое предприятие «Цыпочки на Марата», чутко стоящее на страже моего брака. Да что я! Каждая семья в нашем прекрасном городе должна просто молиться на них. Поздравлять с Новым годом, посылать цветы, пирожки, конфеты…

– Прекрати…

– Да, Сашка, ты всегда умел довести меня до сарказма. – Маша знакомым жестом отвела в сторону волосы.

Подкрашивает? Вроде бы свои слегка темнее. Или кажется… Вообще, она по-прежнему очень привлекательна, хотя какой-то исключительной красавицей ее никак не назовешь, а ведь когда-то мне казалось, что краше женщины на свете не сыскать. Из-за нее я не спал, сходил с ума, делал глупости и говорил гадости. И наоборот. Говорил глупости и делал гадости. Подрался с Мишей… Ну, почти подрался… Ладно, было и прошло.

Не то чтобы ее внешность имела значение, конечно, нет. Это и тогда, как теперь понятно, не было чем-то решающим, а теперь и подавно, но должна же существовать объективная реальность. Оставим в стороне некоторое утяжеление бедер, естественное для матери двоих детей. Отбросим морщинки и легкое увядание кожи. Но вот руки. Маленькие, пухлые, некрасивые ладошки, словно приделанные от другой женщины, толстозадой и низкорослой простушки, совсем не подходящие к общему аристократическому складу. Или нос, прямо скажем, слишком большой для тонкого лица. Странно, ведь я, кажется, тогда вовсе этого не замечал, или даже находил некоторое очарование…

Подсвеченные фасады другого берега отражались в ряби канала, торчал над крышами огромный купол в звездах, светился золотом крест. Маша распахнула окно и закурила. Издалека накатил нарастающий гул невидимой машины, перевалил через пик и побежал по нисходящей.

– Свет потушу. Комары налетят.

– Угу. Вид у тебя, конечно, обалденный, ничего не скажешь.

– Ты уже была у меня?

– Здрасьте. И как бы я тебя нашла?

– Логично.

– Людка когда приезжала, ты после «Амальфи» затащил всех к себе. Хвастался.

– Точно.

Машин телефон заиграл мелодию (Криса Ри, если я успел правильно опознать по первым тактам). Она сбросила звонок. Одновременно мой смартфон качнулся в кармане, принимая СМС.

– Миша?

– Угу, – кивнула Маша. – Я перед уходом ему айфон в голову запустила. Красиво разлетелся. Прям облаком. – Она показала растопыренными пальцами разлет обломков. – Справился.

– Может, поговоришь с ним?

– Пошел он в жопу. Животное.

Маша слезла с подоконника.

– Где у тебя?.. Я забыла.

– По коридору налево, вторая дверь.

Едва захлопнулась дверь ванной, я набрал Мишу.

– Короче, Маша у меня.

– А что она делает у тебя среди ночи? – недовольно спросил он.

– Миш, я ее не приглашал. Ее один мудак своим блядством расстроил.

– Саня, как я вообще должен реагировать? Моя жена проводит ночь с другим мужчиной.

– Ой, не надо пафоса. Ночь… С другим мужчиной… Избавьте меня хоть от этого. Пожалуйста! Я ее успокою и отправлю домой, как только смогу.

– Короче, я еду.

– Не вздумай. Сделаешь себе же хуже. Кстати, помнишь, это я тебе позвонил? Все, пока – идет. Будь умницей.

– Скажи домработнице, чтобы плафоны в ванной протерла, просто черные, – сказала Маша. – Да и занавеску неплохо бы простирнуть.

Она стояла, прислонившись к дверному косяку, молча смотрела на меня и в то же время сквозь меня. Знакомый взгляд оживил воспоминание из пожизненных, не поддающихся амнистиям и не тускнеющих с годами.

Двенадцать лет назад я проснулся поздно, были выходные, пришедшиеся на последние майские или первые июньские дни. Маша сидела на полу в смежной комнатке, последней из двух, составлявших съемную квартиру на Ржевке. В окно било яркое солнце, нарезанное оконной рамой крупными ломтями. Медленно кружили пылинки. На полу в сложном беспорядке разложены чертежи, диаграммы, графики, брошюры и книги, сложенные стопками и раскрытые, лежащие корешками вверх и корешками вниз, пестрящие многоцветными закладками. Маша заканчивала диплом. У меня водилась нужная оргтехника, а в квартире ее родителей стоял форменный дурдом. Машина старшая сестра съехала от мужа и вновь вселилась в их крохотную детскую вместе с грудным младенцем. Там вышла некрасивая история, разрешившаяся впоследствии благополучно, хотя и ненадолго. Сестра вернулась к мужу, но года через два все равно развелась. Словом, диплом писался у меня, дома она только ночевала, да и то не всегда.

Маша сидела на полу, поджав ноги, в одной руке маркер, другая бесцельно крутит степлер, ветерок из распахнутого окна слегка шевелит страницы, дымится в пепельнице забытая сигаретка. На Маше белая маечка, почти такая же, как сегодня, только сейчас угадываются контуры лифчика, а тогда сквозь тонкую ткань просвечивали соски. Маша подняла глаза, несколько секунд смотрела сквозь меня невидящим взглядом, а потом словно увидела и расцвела улыбкой.

Я пошел к ней, осторожной ступая между холмиков книг и долин чертежей. Мы занялись любовью прямо на светло-сером ковролине, среди учебных пособий и застарелых пятен, не поддающихся чистке, и погубили ценную диаграмму.

После мы лежали рядом, щурились от весеннего солнца. По потолку неторопливо ползла ранняя не по сезону муха, чей маршрут пролегал между двух загадочных (их происхождение так и осталось неразгаданным) бугорков. Потолок комнаты усеивали десятки, если не сотни идеальных чуть сплющенных полусфер размером с крупную монету. Они располагались без всякой системы, где-то их не было вовсе, где-то гнездились густо, в одном месте, над телевизором, два бугорка слились, образовав восьмерку с тонкой талией. Неожиданно для самого себя я сказал:

– Переезжай ко мне.

– Ладно, – ответила она так спокойно и небрежно, словно я попросил ее прихватить на кухне бумажное полотенце.

Маша стояла, облокотившись о дверной косяк кухни. Она поскребла ногтем большого пальца правой ноги лодыжку левой. Коралловый лак педикюра казался слегка облезшим.

– Часто вспоминаешь? – спросила вдруг она.

– О чем?

– О нас. – Маша не мигая глядела большими светло-зелеными глазами.

– Нет, – сказал я после паузы, взятой якобы на раздумья, – почти нет. Слишком много времени прошло.

– А я вспоминаю. – Маша вернулась на свое место под вытяжкой и закурила новую сигарету. – Наверное, у меня просто меньше опыта. На твоем фоне вообще нет. Вспомнить особенно нечего.

– Опыт тут ни при чем, просто одни мужчины и женщины проходят через нашу жизнь почти без следа, другие остаются навсегда. Историй про навсегда много не бывает. Тут не поймешь, в чем дело: не во времени вместе, не в событиях, ни в чем. Просто эмоции, наверное.

– А я, значит, прошла без следа?

– Да нет, конечно, – признался я. – Наследила дай боже. Хоть полы перестилай. Особенно той ночью.

Маша вопросительно кивнула.

– Ой, ладно. А то ты не понимаешь. В последнюю, когда из Москвы прилетала.

– А-а… – кивнула Маша и показала на бокал. – Подольешь?

Мы прожили вместе четыре месяца. Маша защитила диплом, у моего лучшего друга, у Миши, как раз открылась вакансия в отделе. Прекрасное предложение для свежеиспеченного выпускника, чей трудовой опыт ограничивался подработками продавцом в спортивных магазинах. Десятилетием позже у такой девушки, как Маша, в биографии непременно значилась бы должность хостес и (или) официантки, но в годы ее учебы великая ресторанная революция еще не победила в больших российских городах.

Трудно сказать, о чем я думал, какие ветры слабоумия завывали в моей пустой голове. Мишину очевидную симпатию невозможно было не заметить. Паузы, взгляды, нехарактерная молчаливость, сменявшаяся совершенно подростковыми приступами борьбы за внимание. Не заметить было невозможно, но я не заметил. Только мимоходом скользнул вниманием по самым ярким эпизодом и двинулся дальше без выводов и размышлений.

Маша и Миша уехали в командировку, в Москву, на выставку. В тот вечер я мирно дулся перед сном в «World of Warcraft», когда меня обняли сзади. В наушниках я не слышал, как она вошла, как проворачивался ключ в замке.

Мы договаривались, что утром я отвезу ее в аэропорт, но она не стала меня будить. Следующие пару дней мы не разговаривали, Маша не подходила к телефону, только иногда односложно отвечала на сообщения. Не то чтоб я дозванивался с утра до ночи, дел навалилось не продохнуть, да и повода не было задумываться над парой пропущенных вызовов. Вернувшись из Москвы, Маша, пока я был на работе, собрала вещи и съехала. Вместо пояснений мне досталось СМС:

Объясняться приехал Миша (Маша к телефону, разумеется, по-прежнему не подходила). Я долго не мог понять, что он там мычит: «долг, чувство, страсть, дружба, эмоции, невозможно совладать с собой». Когда же наконец понял, состоялась наша почти драка. И, по правде говоря, это была не самая некрасивая и постыдная сцена в той истории. Годы прошли, прежде чем улеглись обиды и остыли эмоции, даже восстановилась отчасти дружеская связь.

– Машунь, – сказал я, подливая вина, – столько лет прошло, как не с нами было. Я тогда много думал, все старался понять, но так и не понял. Ясно, что у тебя закрутилось уже с Мишкой, ясно, что ты приезжала выбирать… Ты на таком взводе была... Наверное, поэтому та ночь и получилась настолько... Согласись, волшебной, просто невероятной, может, лучшей у нас… Мы были близки, как… – Не найдя слов, я плотно свел ладони. – Но ты все равно выбрала не меня. Почему? И почему так оскорбительно, так обидно, так унизительно?

Маша обстоятельно закурила.

– Вот ты говоришь, физиология, говоришь, просто секс ничего не значит, но ведь так даже хуже. Можно понять, когда чувство, тяга, хотя бы желание, когда это молодая, красивая… я не знаю, хоть кто-то достойный, с кем можно вообразить соперничество. Иначе получается, тебя можно заменить любой швалью, никем, каким-то бродячим влагалищем.

– Ты не понимаешь. Для мужчины это события из разных вселенных. Я не про Мишку, про него, я думаю, ты вообще все напридумывала.

– Солидарность… – кисло усмехнулась Маша.

– При чем тут солидарность… Так вот, это совершенно разное. Это настолько далеко расположено в голове мужчины, что просто не пересекается. Там близость, родство, тут совершенно другое: победа, обладание… Даже чувство вины не возникает, в отличие от чего-то серьезного.

– Почему же у тебя возникает? Возникало?

– У меня?! Я-то тут при чем?!

– Ну, ты ту ночь вспомнил. Началось ведь с твоего звонка с нежностями. Не обязательная программа, там, «я соскучился», «как ты, милая», а по-настоящему, прям соловьем… Ведь это не ты говорил, а чувство вины.

– Чувство вины?

– Ну да. Ты же предыдущей ночью трахал эту, Лику.

– Кого? – От неожиданности стало жарко. Запылавшие, надо думать, щеки выдавали меня с головой.

– Ну, Лику, – Маша изобразила лошадиное лицо, выпучила глаза и провела руками вдоль щек, – эту, с патлами.

– С чего ты взяла?

– Столько лет прошло, как не с нами было. Можно уже сменить «С чего ты взяла?» на «Как ты узнала?». Тупое отрицание последнее время утомляет.

Маша смотрела на меня. Я молчал.

– Я так скучала… Правда. Прям тосковала. Вечер, в гостинице уже валялась. Сумерки такие тоскливые... Тут ты позвонил, со всем этим своим… Я вдруг поняла: не засну без тебя, и все… – Маша отвернулась и продолжила, глядя в сторону: – Я так любила тебя той ночью… просто дыхание останавливалось… Утром ты спал счастливый, улыбался… мой бобочка, мой мохнатик… Я собиралась. Тихо-тихо, только бы не разбудить. И все увидела.

– Что же ты увидела?

Мне казалось, следы были тщательно удалены.

– Я вечером на эмоциях была, вот и не заметила. Хотя… все равно чудно. Она ведь разве что на стенах не расписалась. Тогда я даже решила, будто ты нарочно. Только гораздо позже до меня дошло, что мужики такого просто не замечают. Подлая тварь. Невидимки возле дивана, патлы ее крашеные на расческе, гигиеническая помада в ванной, заколка на тумбочке возле кровати.

– Мы не были в спальне, – вырвалось у меня.

– И то слава богу. Я ж говорю: подлая тварь. Мне так плохо было, так больно, так мерзко. Всю дорогу до Москвы проплакала. Променять меня на эту дешевку… прямо в нашем доме... Я понимаю. – Маша махнула на меня руками, хотя я ничего не говорил. – Это твой дом. Но и мой тоже. Первый дом, где я была женщиной, а не ребенком. В нашей постели…

– Я же тебе говорю…

– Неважно, – Маша снова махнула ладонями, – врешь ты сейчас или нет. Наверное, не врешь. Но в тот момент для меня было именно так, именно в нашей постели, на тех же не меняных простынях… Меня крутило от боли и отвращения. С Мишкой ведь еще ничего не было… Я видела, конечно, что нравлюсь, трудно не заметить. Смотрел на меня собачьими глазами, – она показала растопыренными пальцами огромные глаза.

– Почему ты мне ничего не сказала?

– Собиралась. Очень хотела. Столько слов наговорила, внутри, про себя. Все думала, как начать, с чего. Так унизительно. Потом с Мишкой закрутилось, вроде уже и не очень нужно стало… Хотя иногда хотелось. Очень. Особенно когда ты скандалил.

– Но сделать мне побольнее хотелось еще больше.

– Но сделать тебе побольнее хотелось еще больше, – кивнула Маша. – Я сперва думала, ты с Ликой будешь. Думала: «И пускай, и плевать». А оказалось, ты променял меня даже не на эту шмару, а вообще ни на что, на пшик.

– Дай-ка. – Я дернул сигарету из пачки.

У первых затяжек после долгого перерыва был странный насыщенный вкус. От никотина или пропущенных возможностей кружилась голова. Передо мной мелькал мираж непрожитой жизни: другая женщина, другой дом, другие дети. Не хуже, не лучше – другие. Категорически невозможно было осознать, что маленьких любимых человечков могло просто не быть, а были бы какие-то другие, непредставимые, они называли бы меня папой, незнакомая сморщенная рожица смотрела из конверта, который я неловко держал бы в руках возле роддома. Все, все могло быть иначе. А разделил состоявшуюся и пропущенную жизнь мимолетный пустяк, случайность. Выпей я несколькими порциями меньше – и мы не поехали бы ко мне. Совершенно точно. Гостиница или еще чего. Минус еще несколько порций – и совсем ничего бы не было. Она ведь мне даже не нравилась. Или было бы? Не знаю.

– Почему, ну почему мужики это делают?

Маша сидела, закусив губу. Она почти плакала. За окном серел рассвет, короткая летняя ночь тонула в накатывающем утре.

– Почему мужики это делают? Почему изменяют? – Я с силой затушил сигарету. – Потому что могут.